![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
"Это нечто нефиксируемое вниманием входит в человека подобно информации, заключенной в пресловутом двадцать пятом кадре и в тайне от самого человека неумолимо преобразует его природу, преобразует его "Я". Вот почему нередко определяющим для человека становится не то событие, которое с ним происходит и не тот поступок, который он совершает, но тот контекст или то окружение, в котором совершается этот поступок и происходит это событие. Мы склонны полагать, что событие или поступок - это главное действующее лицо, для которого окружение или контекст выполняют функцию театральных подмостков и декораций, но чаще всего на самом деле главным действующим лицом является именно окружение или контекст, незаметно для человека разыгрывающий ведущую роль в сценическом пространстве поступка на декоративном фоне события. Можно сказать, что событие и поступок - это всего лишь канал по которому преобразующая сила контекста проникает в человека и формирует его "Я".
(С.79)
У него в книге представлена прелюбопытнейшая периодизация русской литературы, ехидно резонирующая с общепринятой и творчески ее преобразующая, включая "карманы" для обериутов, Шаламова и диссидентов, проводится анализ исторической ситуации, формировавшей литературоцентрическую общественную жизнь прошлого, выделяя при этом современный "конец эпохи", характеризующий концом привычного контекстного "исконного" быта и теперешнюю культурную ситуацию, "шоуцентристскую" как итог культурного "провала"("зияющей высоты") между державной мощью СССР по "большому счету" и "немощью" повседневной культуры быта. Своего рода теперь обращение к истокам выглядит как обращение либо к "ретрогламутному" шоу-гротеску как форме скрытого протеста против "серости жизни", либо к ностальгической идеализации всего подряд без разбора в советской жизни.
Вместе с тем деструкция быта и попытки утверждения нового быта, вернее даже его поиски были своего рода одной из форм противопоставления себя эволюционному, естественному ходу истории.
"Вся эта загаженность являлась родовым признаком советской власти и все... можно было созерцать и в 1950-е, и в 1960-е, и в 1970-е, то есть в самые стабильные и благополучные годы советской власти."(С.102)
"Все события советской эпохи происходили на фоне убогого советского быта, и поэтому можно утверждать, что этот самый быт предопределял природу советского сознания не в меньше, а может быть, и в гораздо большей степени, чем осознанно воспринимаемые события."(С.103)
"Под вытравлением быта он (Блок) подразумевает вытравление быта как такового, вытравление быта как полное уничтожение невербального информационного поля. Советская власть, установленная большевиками - это не просто власть вербального над невербальным и грамматического над иероглифическим(прим. цитирующей - иероглиф это и рисунок, и слово, и понятие), это почти полностью удавшийся проект уничтожения невербального вербальным и иероглифичскеого грамматическим. Именно в этом заключается суть советской власти, а вовсе не в том, что объявляется ею на вербальном уровне. .... Можно утверждать, что в советское время все визуальное было сведено к вербальному - это становится особенно очевидно на примере внешнего облика майских и ноябрьских демонстраций....Все визуальное стало вербализованным и идеологизированным, и конечно же, в этой ситуации быту самому по себе, быту, понимаемому как невербальное информационное поле уже не могло быть места."(все - С. - 108-109)
От себя.
Повседневный мир был неуютен. Всякая ерунда давалась с бою. Вещи носились до полного износа, перевязываясь и перешиваясь по тыще раз. Фактическое неблагополучие, соответствующее формальным показателям социальной нормы (например, норма и излишки жилплощади в квартире с туберкулезным алкоголиком) могло пожизненно отравить существование и делало жизнь и характеры более чем несъедобными. Личные границы, их нормы, даже при наличии определенного общественного положения в общем-то при такой барачности бытия можно сказать, отсутствовали.
Можно сказать, только при полезности личности обществу в целом и строю в частности, им придавалось хоть какое-то значение. Осталдьные были "не баре".:) Неизбежно обострялись и природные склонности к агрессии, и изнурительная круглосуточная борьба за огонь. Царила фактическая безнаказанность и зависимость от работающих членов семьи у т.н. "иждивенцев", приданных им фактически в крепостную зависимость(дети, беспомощные члены семьи), по форме в 1930-1970-х, а фактически и позже, давая широкое поле для хамства бытового, шантажа "маральными нормами" и произвола в отношении людей, зависимых во всех отношениях.
(С.79)
У него в книге представлена прелюбопытнейшая периодизация русской литературы, ехидно резонирующая с общепринятой и творчески ее преобразующая, включая "карманы" для обериутов, Шаламова и диссидентов, проводится анализ исторической ситуации, формировавшей литературоцентрическую общественную жизнь прошлого, выделяя при этом современный "конец эпохи", характеризующий концом привычного контекстного "исконного" быта и теперешнюю культурную ситуацию, "шоуцентристскую" как итог культурного "провала"("зияющей высоты") между державной мощью СССР по "большому счету" и "немощью" повседневной культуры быта. Своего рода теперь обращение к истокам выглядит как обращение либо к "ретрогламутному" шоу-гротеску как форме скрытого протеста против "серости жизни", либо к ностальгической идеализации всего подряд без разбора в советской жизни.
Вместе с тем деструкция быта и попытки утверждения нового быта, вернее даже его поиски были своего рода одной из форм противопоставления себя эволюционному, естественному ходу истории.
"Вся эта загаженность являлась родовым признаком советской власти и все... можно было созерцать и в 1950-е, и в 1960-е, и в 1970-е, то есть в самые стабильные и благополучные годы советской власти."(С.102)
"Все события советской эпохи происходили на фоне убогого советского быта, и поэтому можно утверждать, что этот самый быт предопределял природу советского сознания не в меньше, а может быть, и в гораздо большей степени, чем осознанно воспринимаемые события."(С.103)
"Под вытравлением быта он (Блок) подразумевает вытравление быта как такового, вытравление быта как полное уничтожение невербального информационного поля. Советская власть, установленная большевиками - это не просто власть вербального над невербальным и грамматического над иероглифическим(прим. цитирующей - иероглиф это и рисунок, и слово, и понятие), это почти полностью удавшийся проект уничтожения невербального вербальным и иероглифичскеого грамматическим. Именно в этом заключается суть советской власти, а вовсе не в том, что объявляется ею на вербальном уровне. .... Можно утверждать, что в советское время все визуальное было сведено к вербальному - это становится особенно очевидно на примере внешнего облика майских и ноябрьских демонстраций....Все визуальное стало вербализованным и идеологизированным, и конечно же, в этой ситуации быту самому по себе, быту, понимаемому как невербальное информационное поле уже не могло быть места."(все - С. - 108-109)
От себя.
Повседневный мир был неуютен. Всякая ерунда давалась с бою. Вещи носились до полного износа, перевязываясь и перешиваясь по тыще раз. Фактическое неблагополучие, соответствующее формальным показателям социальной нормы (например, норма и излишки жилплощади в квартире с туберкулезным алкоголиком) могло пожизненно отравить существование и делало жизнь и характеры более чем несъедобными. Личные границы, их нормы, даже при наличии определенного общественного положения в общем-то при такой барачности бытия можно сказать, отсутствовали.
Можно сказать, только при полезности личности обществу в целом и строю в частности, им придавалось хоть какое-то значение. Осталдьные были "не баре".:) Неизбежно обострялись и природные склонности к агрессии, и изнурительная круглосуточная борьба за огонь. Царила фактическая безнаказанность и зависимость от работающих членов семьи у т.н. "иждивенцев", приданных им фактически в крепостную зависимость(дети, беспомощные члены семьи), по форме в 1930-1970-х, а фактически и позже, давая широкое поле для хамства бытового, шантажа "маральными нормами" и произвола в отношении людей, зависимых во всех отношениях.