![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lemur1Заметки интереснейшие. Будет еще один пост с комментированием. Он отдельный, посв. мордору.
5.
Cегодня довелось увидеть картину гибели Варяга: в кафе Виталич, одном из трех на весь город и единственном открытом в воскресенье (в остальных спецобслуживание - свадьбы) случилась катастрофа: все столики оказались заняты. Все восемь стликов.
Воскресный вал клиентов застал сотрудников кафе врасплох. Кухня захлебывалась, не в силах переработать поступающие заказы. Посудомойка с отчаянием в лице жмакала губкой по стеклу (посуду в кафе и ресторанах здесь моют вручную, тряпочками). Официантка металась, как ночная бабочка по освещенной комнате. Еда заканчивалась.
Персонал боролся с авралом как умел. Сначала пытались отвадить эту прожорливую саранчу, угрожавшую плавной работе их предприятия, мрачно сообщая всякому входящему:
- Учтите, придется ждать.
И добавляли, отсекая надежду:
- Будет долго. Очень долго.
Но, поскольку оба остальных кафе не обслуживали, саранча, обошедшая или объехавшая к этому моменту весь город и уже понявшая, куда попала, цинично заявляла "ничего, мы подождем" и норовила усесться на свободные места.
Тогда было принято решение: закрываться. Но саранча делала вид, что не понимает - тупо таращилась на свободные места, на часы работы, на жующих счастливцев - и лезла в зал, как будто ей там медом намазали.
Пришлось выпустить официантку с громким голосом, которая рявкала в каждое всунувшееся лицо: "Не обслуживаем!". Судя по развитию событий, дальше подразумевалось лупить нахалов тряпкой, но решимость защитников делала свое дело: саранча начала отступать, столики - приобретать привычный полупустой вид.
Я к этому моменту угнездилась за единственным хорошо продуваемым столиком, между духотой и видом на туалет выбрав второе, и наблюдала происходящее с этнографическим интересом счастливца, после которого захлопнули волшебную дверь. Неформальный контакт с официанткой (которая на ту пору была уже настолько декомпенсирована, что ее надо было остановить и успокоить добрым словом) - показал: сегодняшнего наплыва никто не ждал, вдобавок не вышла ее напарница, и все эти необозримые восемь столиков приходится обслуживать ей одной. Что интересно, в ней говорила не лень, а именно паника: она металась с ужасом на лице, расплескивая свекольники и точно зная, что свалившаяся на нее задача за пределами человеческих возможностей.
Я притормозила ее ее тихим голосом папы-психиатра, вызвала к жизни бледную улыбку на губах и стала думать невеселую думку. Советскому человеку так долго вбивали в голову, что он труженик, что он и впрямь уверовал в себя как в труженика. Типа уж что-что, а работать мы умеем.
Это трагическое заблуждение - одна из причин психологической катастрофы 90-х. Советский человек трудоспособен очень ограниченно. И дело тут не в capacity, c capacity было все в порядке, объективно официантка отлично справлялась. Но attitude! Ментальная рамка, в которой пустые столики - работа, а заполненные - дизастер.
А, кстати, среди продавцов Москвы бытует поверье, что подпирать стенку в пустом зале - это и есть продавать...
* * *
Самое красивое место на свете - ...лежит между деревнями Зарачье и Зазоны в вилке между дорогами из Браслава на Видзы и Даугавпилс. Это официально заявляю я, Хамстер Путешествующий, в ясном уме и в ответе за свой базар.
Ван-гоговские золотой и зеленый в закатном, чуть поджаренном свете, дорога из мягкого желтого песка бежит бежит по уютному, как одеяло, холмистому пространству с его перелесками и лощинками, пашнями и стерней, любовная насыщенность красок, мир, открытость, вочеловеченность и покой. Места, "откуда есть пошло" человеческое население в регионе, отличает какая-то собственная, узнаваемая, уютная магия. (Чем-то подобным дышит Старая Рязань). Я фотографировала, как сумасшедшая, чумея от красоты, теплого уединения между небом и полями, от блаженного мурлыканья присмотренной, обласканной, домашней земли. Может быть, техника здесь примитивна, и я никогда не соглашусь, что человеку пристало в 21 веке надрывать пупок так же, как первобытному, только чуть эффективнее, но одно очевидно: этой земле хорошо с ее людьми, она не сирота.
А знаешь, дорогой сэр Баррел, когда я захожусь от любви к английским холмам или ты заводишь песнь про Святую Русь, мы, в сущности, говорим об одном и том же. Это одно и то же - земля. Не контур на карте, не equity какая-нибудь вонючая, а та земля, по которой ходят король и пахарь, настолько же принадлежащая им, насколько они - ей, та, с которой они в одной парадигме. В этой парадигме есть место живописцам и музыкантам, рыцарю и охотнику, белоруким вышивальщицам, огненным королевам, пастухам, свинопасам, оруженосцам и кузнецам, разбойникам и священникам, добродетели и пороку, но я скажу тебе, кому в ней места нет: инвестору, брокеру, девелоперу и банкиру. Эти функции лежат на совсем другой сетке, эквилибриуме абстракций, который перпендикулярен земле и враждебен ей.
Запад есть запад, восток есть восток; в отношениях короля и пахаря земля всегда будет третьим, живой посредничающей силой. Они делят землю, как кусок хлеба, носят, как платье, слышат, как собственное сердце.
Число же - величайшая фикция всех времен и народов.
На горе-городище, плававшей в васильковом небе, росла калина и молодые дубы, всем своим заносчивым юношеским видом говорившие: "священный - не обязательно древний!" Мрачноватая женщина по имени Анна из дома под горой угостила меня яблоками со своей яблони: тряхнула ее - и они запрыгали в изумрудной траве. Белый налив, яблоки гесперид или вечного блаженства, я не знаю, самое спелое я оставила горе, а остальные съела, лежа наверху, на высокой, плоской, круглой поляне.
Когда все тебя любят и привечают, легко подумать, что это потому что ты такая лапочка и душка. Лапочки на самом деле, конечно, те, кто привечает. Хожу, как кошка, в своей обычной манере, по чужим дворам, все меня кормят и ласкают, а я им за это мурлычу.
Впрочем, опытным путем установлено: с расстояния 20 метров я еще способна пленить близорукого тракториста.
Астроному на заметку - эффект Столичной Цацы лучше всего наблюдать в маленьких провинциальных городках в отпускной сезон. Вся галерея тэффиевских персонажей проходит перед глазами в столовых и музеях. Есть даже приехавшие из америк, о чем сообщается киоскеру, посудомойке и женщине на раздаче на второй же реплике; третья уже содержит некое наставление из серии "нет, ну как вы здесь живете!" Воистину браславчане очень мирные люди.
В краеведческом музее столичная штучка - настоящая чума. Обнаружив, что не одни в этом тихом подвале, набитом истлевшими железинами, щербатыми ступами и мутными копиями мутных фотографий, просвещенная компания начинает, напрягая связки, обмениваться театральными репликами, сигнифицирующими случайному наблюдателю культурный уровень (другого содержания в них нет, кстати: интересный тип высказывания - коммуникация идентичности\статуса, когда собственно пропозиция не более, чем носитель.)
В каждой просвещенной компании, подвергающей себя "посмотрению музея" обязательно есть женщина-поводырь с пронзительным голосом, она-то и зачитывает остальным, как слепым, все настенные пояснения, ни одного не пропуская...
5.
Cегодня довелось увидеть картину гибели Варяга: в кафе Виталич, одном из трех на весь город и единственном открытом в воскресенье (в остальных спецобслуживание - свадьбы) случилась катастрофа: все столики оказались заняты. Все восемь стликов.
Воскресный вал клиентов застал сотрудников кафе врасплох. Кухня захлебывалась, не в силах переработать поступающие заказы. Посудомойка с отчаянием в лице жмакала губкой по стеклу (посуду в кафе и ресторанах здесь моют вручную, тряпочками). Официантка металась, как ночная бабочка по освещенной комнате. Еда заканчивалась.
Персонал боролся с авралом как умел. Сначала пытались отвадить эту прожорливую саранчу, угрожавшую плавной работе их предприятия, мрачно сообщая всякому входящему:
- Учтите, придется ждать.
И добавляли, отсекая надежду:
- Будет долго. Очень долго.
Но, поскольку оба остальных кафе не обслуживали, саранча, обошедшая или объехавшая к этому моменту весь город и уже понявшая, куда попала, цинично заявляла "ничего, мы подождем" и норовила усесться на свободные места.
Тогда было принято решение: закрываться. Но саранча делала вид, что не понимает - тупо таращилась на свободные места, на часы работы, на жующих счастливцев - и лезла в зал, как будто ей там медом намазали.
Пришлось выпустить официантку с громким голосом, которая рявкала в каждое всунувшееся лицо: "Не обслуживаем!". Судя по развитию событий, дальше подразумевалось лупить нахалов тряпкой, но решимость защитников делала свое дело: саранча начала отступать, столики - приобретать привычный полупустой вид.
Я к этому моменту угнездилась за единственным хорошо продуваемым столиком, между духотой и видом на туалет выбрав второе, и наблюдала происходящее с этнографическим интересом счастливца, после которого захлопнули волшебную дверь. Неформальный контакт с официанткой (которая на ту пору была уже настолько декомпенсирована, что ее надо было остановить и успокоить добрым словом) - показал: сегодняшнего наплыва никто не ждал, вдобавок не вышла ее напарница, и все эти необозримые восемь столиков приходится обслуживать ей одной. Что интересно, в ней говорила не лень, а именно паника: она металась с ужасом на лице, расплескивая свекольники и точно зная, что свалившаяся на нее задача за пределами человеческих возможностей.
Я притормозила ее ее тихим голосом папы-психиатра, вызвала к жизни бледную улыбку на губах и стала думать невеселую думку. Советскому человеку так долго вбивали в голову, что он труженик, что он и впрямь уверовал в себя как в труженика. Типа уж что-что, а работать мы умеем.
Это трагическое заблуждение - одна из причин психологической катастрофы 90-х. Советский человек трудоспособен очень ограниченно. И дело тут не в capacity, c capacity было все в порядке, объективно официантка отлично справлялась. Но attitude! Ментальная рамка, в которой пустые столики - работа, а заполненные - дизастер.
А, кстати, среди продавцов Москвы бытует поверье, что подпирать стенку в пустом зале - это и есть продавать...
* * *
Самое красивое место на свете - ...лежит между деревнями Зарачье и Зазоны в вилке между дорогами из Браслава на Видзы и Даугавпилс. Это официально заявляю я, Хамстер Путешествующий, в ясном уме и в ответе за свой базар.
Ван-гоговские золотой и зеленый в закатном, чуть поджаренном свете, дорога из мягкого желтого песка бежит бежит по уютному, как одеяло, холмистому пространству с его перелесками и лощинками, пашнями и стерней, любовная насыщенность красок, мир, открытость, вочеловеченность и покой. Места, "откуда есть пошло" человеческое население в регионе, отличает какая-то собственная, узнаваемая, уютная магия. (Чем-то подобным дышит Старая Рязань). Я фотографировала, как сумасшедшая, чумея от красоты, теплого уединения между небом и полями, от блаженного мурлыканья присмотренной, обласканной, домашней земли. Может быть, техника здесь примитивна, и я никогда не соглашусь, что человеку пристало в 21 веке надрывать пупок так же, как первобытному, только чуть эффективнее, но одно очевидно: этой земле хорошо с ее людьми, она не сирота.
А знаешь, дорогой сэр Баррел, когда я захожусь от любви к английским холмам или ты заводишь песнь про Святую Русь, мы, в сущности, говорим об одном и том же. Это одно и то же - земля. Не контур на карте, не equity какая-нибудь вонючая, а та земля, по которой ходят король и пахарь, настолько же принадлежащая им, насколько они - ей, та, с которой они в одной парадигме. В этой парадигме есть место живописцам и музыкантам, рыцарю и охотнику, белоруким вышивальщицам, огненным королевам, пастухам, свинопасам, оруженосцам и кузнецам, разбойникам и священникам, добродетели и пороку, но я скажу тебе, кому в ней места нет: инвестору, брокеру, девелоперу и банкиру. Эти функции лежат на совсем другой сетке, эквилибриуме абстракций, который перпендикулярен земле и враждебен ей.
Запад есть запад, восток есть восток; в отношениях короля и пахаря земля всегда будет третьим, живой посредничающей силой. Они делят землю, как кусок хлеба, носят, как платье, слышат, как собственное сердце.
Число же - величайшая фикция всех времен и народов.
На горе-городище, плававшей в васильковом небе, росла калина и молодые дубы, всем своим заносчивым юношеским видом говорившие: "священный - не обязательно древний!" Мрачноватая женщина по имени Анна из дома под горой угостила меня яблоками со своей яблони: тряхнула ее - и они запрыгали в изумрудной траве. Белый налив, яблоки гесперид или вечного блаженства, я не знаю, самое спелое я оставила горе, а остальные съела, лежа наверху, на высокой, плоской, круглой поляне.
Когда все тебя любят и привечают, легко подумать, что это потому что ты такая лапочка и душка. Лапочки на самом деле, конечно, те, кто привечает. Хожу, как кошка, в своей обычной манере, по чужим дворам, все меня кормят и ласкают, а я им за это мурлычу.
Впрочем, опытным путем установлено: с расстояния 20 метров я еще способна пленить близорукого тракториста.
Астроному на заметку - эффект Столичной Цацы лучше всего наблюдать в маленьких провинциальных городках в отпускной сезон. Вся галерея тэффиевских персонажей проходит перед глазами в столовых и музеях. Есть даже приехавшие из америк, о чем сообщается киоскеру, посудомойке и женщине на раздаче на второй же реплике; третья уже содержит некое наставление из серии "нет, ну как вы здесь живете!" Воистину браславчане очень мирные люди.
В краеведческом музее столичная штучка - настоящая чума. Обнаружив, что не одни в этом тихом подвале, набитом истлевшими железинами, щербатыми ступами и мутными копиями мутных фотографий, просвещенная компания начинает, напрягая связки, обмениваться театральными репликами, сигнифицирующими случайному наблюдателю культурный уровень (другого содержания в них нет, кстати: интересный тип высказывания - коммуникация идентичности\статуса, когда собственно пропозиция не более, чем носитель.)
В каждой просвещенной компании, подвергающей себя "посмотрению музея" обязательно есть женщина-поводырь с пронзительным голосом, она-то и зачитывает остальным, как слепым, все настенные пояснения, ни одного не пропуская...
