lemur1

В субботу был у сына детский праздник. Смотрела на мальчишек и девчонок и думала - ну славные какие, откуда что такое берется? При этом и жизнь у них не мармелад, продленка, тренировки, коррекция, развивающие занятия, а вот у этой девочки родители работают по 12 часов в сутки и прихватывают выходные.

Но ведь нет вот этого замечательного - когда вместо полноты жизни самолично воздвигается бумажный домик из слов и в этих словесах, не самого высокого качества, иллюзорно протекает жизнь, только формально воплощаясь в физиологические проявления, регистрируемые как единственно подлинные и неподдельные.

Мне видится в этом трагикомедия. Наверное, до какой-то степени не только Димочкина. Может быть, и моя собственная.

Но тут же есть и точка соприкосновения с Ниной: она свою жизнь, ее опыт и полноту выражает словами, вникает в них любовно и чувственно. И откликается на них.
Ждет за ними той же полноты и мощи бытия, единства в горе и радости, что и у неё.

А за этим даже не то что хоть что-то весомое; там тонны словесной руды.
Лично я "ласковый лексикончик" Димочки выношу с большим трудом. Особо врезалось, как стекло в босую пятку - "покушай там за меня" (сколько он желает ей сожрать, просто интересно).

Нина ищет полноты бытия. Димочка считает его вполне достигнутым, а то, что терзает Нину - ну дамский такой каприз родного человека, склонного распускаться.

Боль же все равно полноценный участник истории. При ожоге кожа теряет защитные свойства; несовместимость представлений и была тем самым ожогом - точно сам Тёма: и недостаточно живой, когда ему даже вставать нельзя, и уже неспособный выносить боль самостоятельно.
А Серафим - проводник. Из царства земных страданий в царство горнее, не пожаром чувств, но ироническим участием, уже полунадмирным существованием(он болен и ждет свидания с другой, своей Ниной) он боль превращает в огонь, трепещущий на ветру и гаснущий без внутренней подпитки.
Вы знаете, мне так хотелось, чтобы Серафим и Тёма легко умерли. Просто потому, что оба этого хотели. И они заслужили этого полнотой своей жизни. Полнотой страдания и полнотой везения.
(А если честно, об анафилактическом шоке знаю мало. Надеюсь, это была легкая смерть.)

Думаю, что за горним пределом Тёма опять с родными, что Серафим опять поправляет очки в кафе с дерматиновыми диванами и смотрит на свою Нину, щедрую и женственную.

Хорошая книга может быть по-разному воспринята разными людьми.

В каком-ито смысле читатель тоже по-хорошему со-творец повествования: она может быть прочитана и как роман о воздюбленных, которым не суждено быть вместе, как роман о встречах и расставаньях разных душ, о любви и смерти, о Нине, которая любила и не вышла замуж, о Димочке, в том числе и о том, который додумал себя-плохого, чтобы пережить воплощение вероятности только на своей шкуре, охранив любимую от мучений, о муже Нинушки, который незримо присутствует воплощением от противного, являясь всем тем, чем не является Димочка.

Все же я за то, что это та самая человечная выдумка Димочки, плетущего слова: лучше пережить исполнение возможности в тексте, чем в реальности мучить им любимую.
Почему-то в это верю.
Возможно, этого и не было, но буду верить, как будто было. Эта иллюзорная вера, вернее ее вещество, вполне может быть солидным кредитом для иной мятущейся души, с которой, возможно и не встречусь наяву.
Так-то оно лучше выйдет.